Кирилл Усанин - Разбуди меня рано [Рассказы, повесть]

Бригада небольшая, восемь человек, все вместились. Взглянул на меня Сергей, подмигнул: держись, мол, поехали.

Резкий сигнал, рывок вверх — и падение вниз, быстрое и плавное. Замелькала стена ствола, бетонная, влажная, и подступила тишина — непривычная, глухая, и шахтный, свежий воздух, пропитанный углем и еще чем-то подземным, ударил в лицо, послышался лязг вагонов, монотонный вой вентилятора, яркий свет, — приехали.

Растянувшись цепочкой, пошли по узкому деревянному тротуару, по правой стороне штрека. Ребята еще шутили, рассказывали, кто что мог, но вот утих один, потом второй, последним замолчал весельчак Николай Червоткин, и только словами изредка перебрасывались. И слова-то были самые обычные, но смысл их я угадывал с трудом, не представлял полно и зримо то, что они представляли, и, думал я, мне будет только на обратном пути понятно их каждое слово.

Шли недолго, минут пятнадцать. Не успел присмотреться, свыкнуться и почувствовать все, как прежде было, но волнение уже приутихло, ушло куда-то, отступило.

Так и должно быть, наверно, на этом свете: живешь-живешь в стороне, увидишь во сне какой-то холмик, бугорок, освобожденный от снега, проснешься, и сердце сожмется, кажется, приедешь и все будешь волноваться. А приехал, взглянул на этот холмик, бугорок — и сразу успокоился, будто никогда не покидал этого края и уже никогда больше не покинешь.

Я так и знал, где увижу Василия, я это чувствовал и потому не спрашивал, хотел убедиться, что именно за таким занятием я и встречу его. Он всегда говорил жене: «Михайловна, разбуди меня рано». И она уже не спрашивала его, зачем, давно уже привыкла не задавать лишних вопросов. Придет — сам расскажет, а если и нет, не беда, как-нибудь потом, сидя с друзьями и потягивая пиво, начнет рассказывать о том или ином случае. И уходил Василий задолго до начала смены, одним из первых звонил на лаву, спрашивал, как дела. Так было и сегодня, конечно. Заштыбовало конвейер в откаточном штреке, цепь скользит поверх угля, и уголь не идет по рештакам, а осыпается, осыпается. Неровно, значит, лежат рештаки, где-то изгиб или провал. Задача простая до невозможности: выровнять рештаки. Но сделать это непросто, тут глаз верный нужен, и опыт, само собой, и сила наверняка. Все это есть у Василия Бородина. Вот и пришел он сюда.

«Вот и пришел он сюда», — подумал я и вспомнил, что эти слова повторялись и раньше, еще тогда, очень часто, когда заходил разговор о Василии Бородине.

— Вот и пришел он сюда, — рассказывал мне бывший начальник участка Василий Иванович Котов в то время, когда я задумал написать, уже учась в московском институте, небольшую книжку о бригаде Бородина. — Сюда, на наш трудный, невероятно трудный участок. Никто не скрывал от рабочих правды, да и сами знали все и шли неохотно. Идти далеко — самый дальний горизонт, двухсот восьмидесятый, лавы низкие, кровля плохая, много воды. А он только после армии возвернулся. До службы на моем участке работал и снова появился: «Здравствуй, Василий Иванович, принимай солдата». Веселый такой, здоровый приехал. Жалко мне его стало, по-дружески так и говорю: «Измотаешься ты, Василий». А он посмеивается: «Ничего, Василий Иванович, меня откормили, на всю жизнь теперь силы моей хватит». — «Ну, смотри, отвечаю, как бы не осерчал, вперед предупреждаю». — «Спасибо, буду знать». И пришел, да не один, товарища по службе сманил — Толю Гусева. Вдвоем и пришли, оба высокие, статные, ей-богу, любо посмотреть. Ничего, сработались. Это верно — здоровье и прочее, но помахай обушком да лопатой всю смену — света невзвидишь, не ворохнешься. Да ты почти этот самый момент и застал, знаешь.

Знать самому — хорошо, а услышать от других такие же слова, которые и сам готов сказать, и потом наедине сложить воедино все сказанное, — это и будет, наверно, то самое, что зовется у нас главной чертой в человеке, главной линией его жизни, тут уж никак не ошибешься в оценке, единственной и правильной. И многие — будь то директор шахты, будь то лесонос — начинали свой рассказ так: «Вот и пришел он сюда».

И писать свою книжку я начал именно с этих слов. Потом, в окончательном тексте, как бывает нередко, эти слова затерялись куда-то в середину, но я помню, что смысл этих слов я старался, как мог, пронести через весь материал и каждую главу этой книжки проверял только этими словами. Они были как бы своеобразным эталоном к жизненному отрезку его шахтерского пути, да и не только шахтерского.

— Здравствуй, Вася.

— Здравствуй, Коля.

— Вот и пришел я к тебе.

— Спасибо, не забываешь.

— Не выгонишь?

— Зачем же. Пожалуйста.

До чего привычные, даже какие-то неестественные слова. Разве это хотелось сказать при встрече, столь ожидаемой? И так всегда, а каждый раз думаешь: вот подойдешь, обнимешь, прижмешься как бы нечаянно к груди, скажешь такие слова, в полушепот, с придыханием, что кажется, скажи еще одно-единственное словечко — и не выдержишь, отвернешься, чтоб смахнуть непрошеную слезу. И увидишь в этом проявление самого высокого уважения и всяческого чувства перед человеком, который в жизни твоей оставил столь важный след. И в этот раз я мыслил именно о такой встрече, и столько теплых, самых радостных и самых лучших слов приготовил, чуть ли не назубок их выучил, и повторил их даже, уже заранее волнуясь, перед самой встречей.

И вот она — встреча, та самая, о которой мечтал не раз в минуты редкого столичного затишья. И не бросился навстречу, и не высказал заученные слова, и не отвернулся, чтобы смахнуть слезу, а смотрел на Василия и говорил какие-то пустые, ничего не значащие слова. Но уже потом — я это знал наверняка — пойму, что так оно и должно было случиться, и не обязательны все эти высокие проявления, главное, чтоб в душе твоей было то, основное, что не дает покоя.

— Надолго ли к нам?

— Да нет, недели на две-три. Как придется.

— Все пишешь?

— А что делать? А ты, значит, здесь?

— А что делать? — ответил моими словами. — Кому-то и здесь надо работать.

— Ну, не совсем так. Я-то знаю.

— А спрашиваешь. Пошли. Пора начинать.

Да, уже пора начинать. Бригадир подготовительной бригады ждал Василия внизу лавы, у комбайна.

— Все готово, Егорыч, — сказал он, крепко здороваясь со мной. — Можно ехать. Счастливо поработать.

— Счастливо отдохнуть.

— Само собой, — улыбнулся бригадир и усталой, неторопливой походкой пошел по откаточному штреку.

А ребята уже разобрались. Сергей Заболотнев проверял кнопки на щитке комбайна, клеваки на баре. У электрической пилы встал ее хозяин — Михаил Ганин. Хозяин он давний и так ловко приучился обращаться с пилой, что слушает она его моментально. И я улыбнулся, вспомнив, как недавно в кабинете он лениво перебранивался с начальником участка: «Подменили пилу, да не пилит ни хрена, заедает». — «Ты б загорал подольше на песочке», — намекал Борисов на то, как нежился во время отпуска на Южном берегу Крыма Михаил Ганин. А Ганин продолжал лениво ворчать, и сейчас он чем-то недоволен и кого-то потихоньку материт. «Все такой же, — подумал я. — Ничуть не изменился».

Ахмат Хайруллин уже обмерял стойки, ставил их в ряд и поддевал Ганина: «Молчи знай, пили знай, пили».

Досказывал свой очередной анекдот Николай Червоткин. Вокруг него столпились почти все ребята, хотят послушать, что ответит тетерев Терентий лисе-искусительнице. Знать, Терентий ответил такое, что смех уже не сдержать, и сильнее всех засмеялся сам рассказчик.

Подошел слесарь Любимов Виктор. И Николай незамедлительно очутился рядом с ним: «А что скажет нам на это секретарь?» — «Пошел ты», — беззлобно ругнулся Виктор. Два года он был секретарем комсомольской организации шахты, и возможность была у него уйти в райком, но вернулся на старое место, в шахту, оправдывался: «Грамотешки не хватает». Уже давно он в шахте, уже сменилось после него несколько секретарей, а его все продолжают звать секретарем, видно, больше всего потому, что характер у Виктора все такой же неспокойный, вот и в кабинете только что он шумел больше всех, кого-то из молодых машинистов шахтных машин защищал…

Равнодушный к побасенкам Ярослав Стольник, опираясь на лопату, поглядывал на хохочущих ребят, усмехался, покачивал головой: «Вот бисовы дети, в рот им дышло».

— Кончай базарить! — вынырнул откуда-то, то ли сверху, то ли снизу, горный мастер Валыш. — Начинаем!

Все разошлись по местам, приготовились. И впереди, как всегда, у самого комбайна, встал Василий Бородин, бригадир.

Было время, когда Василий ходил в отстающих. Вслед за начальником участка Василием Ивановичем Котовым, который в силу комбайна не верил, шел молодой еще, начинающий бригадир, и за ним шло большинство. Да, тяжко работать обушком да лопатой, но зато привычно, надежно, всегда копеечка заработанная будет. А тут совсем новое дело — комбайн. И куда? На их участок, и так невероятно трудный. Кровля непрочная, одним словом, песчаник, в любой момент жди завала. А где машинист? Сергей Заболотнев? Да он только что сдал экзамен, на хорошей лаве раза два пощупал кнопки — вот и весь его опыт. А бригада? Какая же это к черту бригада — восемь человек. Привыкли к коллективу большому — и идти веселее, и работать как-то легче, и любая авария нипочем. Нет, дело это и новое и непривычное, и бог с ним, с комбайном этим. Время придет — возьмемся за него, а сейчас и повременить не мешает. Еще и слухи вдобавок пугали: «Вон на тридцать пятой лаве побывал комбайн, выкинули, а какая лава отличная была, теперь же без конца завалы разбирают. Вот они, следочки. Нет уж, избавьте. У каждого семья, кормить ее надо. А на какой…»